Зачем читать учебник в классе
Почему ты оказался в школе Новых Черемушек? У тебя был выбор, куда отправиться работать?
Организаторы “Учителя для России” сразу спросили, куда вы хотите ехать. Я говорю: “Ну точно не в Москву”. Я считал, что надо ехать в регионы и улучшать образование, в первую очередь, там. А потом пришла рассылка с информацией о распределении участников – ее делали исходя из того, какие преподаватели требовались самим школам. В списке было две московские школы, которым нужны были учителя истории, одна из них – 2115 в Новых Черемушках, куда меня и отправили. Выбирать сами мы не могли, это было одним из условий проекта. Можно сказать, что мне повезло с Москвой, но тогда я так не считал.
Вспомни свой первый учебный день в Новых Черемушках? Вот ты заходишь в класс, видишь лица учеников и понимаешь, что на следующие два года это твоя реальность.
Я помню, что представился и рассказал о том, чем мы будем заниматься, упомянув, что, кроме предметных знаний, будем развивать навыки. Навык работы в команде, навык живого выступления, осознанного чтения и так далее. Помню, что некоторых это шокировало – какие еще навыки? Они просто шли в школу, чтобы выучить параграф и прочитать учебник.
Почувствовал себя революционером?
Ну, да. Я, например, первый начал продвигать систему смыслового чтения учебника в классе. Когда мы читаем один абзац и потом минут пять его обсуждаем. Меня тогда многие спрашивали: ты почему вообще читаешь учебник в классе? Если можно его прочесть дома или хотя бы прочитать быстро? Я говорил, ну блин, дети один абзац прочитали и ничего не поняли. Надо его разжевать.
Мы с коллегами пытались изменить и форматы уроков, подачи материалов. Использовали модель перевернутого класса, когда ребята заранее готовили тему сами, а потом мы на уроке обсуждали, уточняли. А на одном из предметов (кроме истории и обществознания, я вел технологию и ТРИЗ – теорию решения изобретательских задач), я устроил процесс так, что к урокам на всю неделю мы готовились вместе с учениками. Это было похоже на конструктор: я подготавливал несколько учебных блоков, а за остальные занятия отвечали сами ребята.
Много внимания уделял расстановке парт, конечно же. В классе у меня столы стояли так, чтобы быстро менять вид активности на уроке. Не потому, что это прямо жизненно необходимо, просто хотелось чуть-чуть поменять детям угол обзора, к тому же это удобно для групповой работы. В этом революционное начало было, наверное.
Взрослые сопротивлялись?
Некоторые. Например, чтобы научиться групповой работе, мы с детьми потратили три-пять уроков. Мне кажется, это нормально. Но у кого-то из мам и пап это вызывало недоумение. Почему-то для части родителей, да и учителей, важнее, чтобы ребенок выучил тысячу дат. Я против этого. 20 дат – да, а дальше нужны навыки: читать, искать, анализировать, говорить.
В Новых Черемушках ты начал проект “Школа вне школы” – он тоже не о знаниях из учебника, а о расширении кругозора и умении искать.
“Школа вне школы” – это образовательные экскурсии для учеников. Мы ходили по разным культурным местам в столице, которые дети не посещали и вряд ли бы посетили в виду низкой осведомленности. Казалось бы, 21 век, интернет – а у меня в Черемушках были случаи, когда люди в 7-ом или 8-ом классе первый раз в метро сели и первый раз доехали до центра Москвы.
Что детей больше всего вдохновляло?
Детям нравится необычная архитектура. Часто их впечатляли встречи с художниками, творцами, какими-то необычными людьми. Дети видели: люди такие “повернутые” и вдохновлялись их личными историями.
Обратную реакцию – неприятия, отвращения – это не вызывало?
Нет, но просто на экскурсии и не ехали те, кто вообще не про искусство или те, кому ничего не надо. Когда я объявлял поездку, туда записывались “голодные”. Бывало, конечно, что дети говорили: “Прикольно, но абстрактное искусство для меня на этом закончилось”. Но я для этого, в том числе, и затеивался проект (это был мой итоговый проект в рамках “Учителя для России” и выпускная работа в НИУ ВШЭ).
Ты защитил проект и перестал его развивать?
Нет, я продолжил развивать его самостоятельно. Была проблема с финансированием, которая никак не решилась – хотелось бы оплачивать детям походы в музеи, экскурсоводов, покупать какие-то материалы. Москва позволяет школьникам по карте москвича проходить бесплатно, либо за 50 рублей в государственные музеи, но частные выставки для детей стоят дорого. Хотелось бы получать вознаграждение за свою работу – один такой поход отнимает целый день, к нему надо готовиться. Было бы прикольно, если бы детям оплачивали какое-то кафе, обед. Это получился бы полноценный проект. Пока этого нет, но мы четвертый год продолжаем ходить на экскурсии – в эту субботу идем в Мультимедиа Арт музей, в воскресенье в новую Третьяковку. Я надеюсь на более тесное сотрудничество с фондом V-A-C (они строят ГЭС-2 в Москве). С 2018 года мы с фондом проводим занятия с учениками на стыке художественных практик и науки. Вот в этом году темами был звук и видео.
Кто, если не мы?
Проект с экскурсиями стал для тебя мостиком в “школу будущего” – инженерный корпус 548-ой школы, где ты работаешь сейчас.
Да, на защите проекта “Школа вне школы” в комиссии Вышки был и Ефим Лазаревич Рачевский, директор 548-ой. После защиты я сажусь на кресло, а Ефим Лазаревич – он как раз передо мной сидел – такой поворачивается и говорит: “Нам нужен учитель в школу”.
Тогда Инженерный корпус 548-ой только достраивался. А моя ставка в Новых Черемушках закрывалась, поскольку была декретной. Меня свозили в готовящуюся к пуску школу, мы прошлись по всем этим новым помещениям. Школа 548 привлекла некой свободой, возможностью самостоятельного творческого процесса. Я согласился, ведь сразу понимал, что останусь после проекта в сфере образования, причем учителем.
Существует ли у преподавателей понятие “предательство профессии”? Для людей идейных, вроде тебя, уйти, например, в частную школу – это некое предательство или нет?
Для меня такой категории, как предательство профессии, пока не существует. Хотя я, наверное, не понял бы человека, который пришел в школьную систему образования, а затем ушел из нее. Лишние телодвижения получаются.
Мне кажется, что если ты приходишь в такой проект, как “Учитель для России” или даже просто с школу, то уже даешь себе некое обещание справиться с трудностями, преодолеть все барьеры и продолжать любимое дело. Потому что кто, если не мы? У меня достаточно много коллег по проекту, которые остались в школе. И это радует.
Расскажи о первом годе работы в “экспериментальном” инженерном корпусе 548-ой – он сильно отличался от классической учебы?
В первый год мы реально чувствовали свободу. Много свободных аудиторий, мало детей – 500 человек, тогда как сейчас 1000 с лишним. Сейчас на переменах, когда все выходят в коридор, просто тонны детей. Дети не успевают отдыхать, даже библиотека уже не тихое место, потому что там проходят уроки. А тогда ученикам хватало места, чтобы спрятаться на перемене, отдохнуть и прийти на урок успокоившимся.
Я тогда сразу принялся за освоение пространств школы, вел уроки самым разнообразным образом. Экспериментировали вовсю, проверяли разные методики, групповые варианты работ. Какие-то сработали, какие-то нет. Это нормально. Не все сразу получается.
Сейчас меньше ажиотажа. Костяк методов и технологий проведения уроков уже сформирован. Места, где уместно вести занятия, определены. Меньше “педагогических фейерверков”, о чем, может быть, сожалеют ученики или родители. Но праздник каждый день – это тяжело и создает порой ненужные встряски образовательного процесса.
Какие методики не сработали и почему?
В большинстве своем старшие дети оказались не готовы к открытым, свободным формам обучения. Формат полной самостоятельности тоже не работает.
Например, мы бывали в финских школах и видели: есть дни, когда детям дают тему и дальше ты ее хоть в туалете изучай – главное, к концу дня приди с результатом. Наши ученики привыкли к дисциплине еще до того, как попали к нам. Им нужно, чтобы кто-то над ними стоял. Мы как-то пробовали дать тему на самостоятельное изучение в течение дня, но получилось, что дети просто ушли и потерялись в школе. Они отдыхали до последнего, и затем, когда время начало поджимать, попытались срочно все выучить.
Что еще? Пока плохо идет групповая работа с большим количеством людей, например, парный урок для двух классов. Большие массы детей сложно управляемы.
А работа в небольших группах, использование видео, учеба в необычных пространствах – все это проходит классно, потому что школа для этого и сделана. Ее здание позволяет разнообразить внешнюю сторону процесса.
Новые идеи мы тоже внедряем. Один из постоянных источников задумок – Галина Ильинична Рыгина, учитель физики. На этой волне креатива мы очень подружились с ней, вместе проводим Дни науки, встречи с интересными людьми, участвуем с детьми в конкурсах. В этом году с коллегой-историком Антоном Сергеевичем Лукашкиным запустили проект «Новая парадигма». Это серия мероприятий разных форматов на самые обычные (в рамках школьной программы) и необычные темы. Провели с девятыми классами панельную дискуссию на тему “Революция. 1917” – делали короткие презентации, обсуждали значимость и необходимость революций для общества.
И что сказали дети, нужны революции?
Некоторые утверждали, что нужны, потому что надо уничтожать старое, некоторые говорили: нет, революция все разрушает, а на обломках ничего не создать. Там реально дискуссия развернулась. Поэтому сейчас будем продолжать дебаты, в январе хотим сделать их на тему “Коммунизм: за или против”. В дебатах о революции коммунисты и антикоммунисты активнее всего выступали.
Дети коммунисты?
Ну да.
У вас настоящий парламент получается.
Да, а недавно мы делали акцию “Живая Конституция” – каждый по очереди вслух зачитывал по одной статье из документа.
Ты так много времени и сил вкладываешь в учебный процесс – чувствуешь ли ты отдачу от детей?
Отдачу чувствуешь либо явно – дети подходят, благодарят, рассказывают, как им что-то помогло и прочее, либо неявно. Например, идешь, бывает, по коридору и замечаешь что-то в ребенке новое и можно угадать свой “след”. Или коллега отмечает какой-то успех ребенка, а ты понимаешь, что этому он мог научиться только у тебя.
Я вижу, что дети соблюдают установленные мною принципы в учебе, по крайней мере, на счет списывания. Я всегда говорю: не давайте просто так списывать, это же безответственно. Не обнуляйте труд отличника, который сидел, корпел, но и себя не занижайте, вы же могли сделать, хотя бы на три, но сами.
Когда с такими просьбами выступаешь, можно посеять и смуту в классе – это не круто, если не даешь списывать.
А я объясняю, что для меня не круто, если ты даешь списывать. Через собственный опыт я пытаюсь это транслировать, и они слышат, мне кажется. По домашкам я вижу, что нет огульно списанных моментов, может, они и списывают, но стараются интерпретировать как-то, подумать над тем, что делают. Я говорю, что для меня не круто, когда девочка обижает мальчика или мальчик обижает девочку. Для меня не круто нетолерантность: это не просто плохо, когда градус национализма в стране высокий, а я не могу себе позволить слышать призывы к национализму в классе. Дети понимают.
По твоему ощущению, спустя несколько лет после запуска проекта “Инженерная школа”, не наигрались ли дети и учителя в свободу? Не проще вернуться за парты затылок в затылок?
Думаю, в расстановке парт дело не стоит, но вот со свободой нужно не перегнуть. Надо постоянно искать баланс свободы и дисциплины, точно также как баланс знаний и умений – или компетенций, выражаясь языком ФГОС. На мой взгляд, нам нужно нащупать путь, при котором даются отличные знания вкупе с развитием метапредметных навыков, да все это еще в духе свободы. Это интересный, запутанный и со множеством барьеров путь.
Тимур и его класс
Опираясь на опыт преподавания в вузе – насколько иначе все устроено в школе с точки зрения преподавателя?
Школа совершенно иной мир. В вузе есть только преподаватель и студент. Их отношения строятся на полном понимании (или непонимании друг друга), на самостоятельности принимаемых решений с обеих сторон. В школе же отношения описываются знаменитым “педагогическим многоугольником”: администрация – учитель – ученик – родитель. Для меня главное неудобство этой системы – в низкой степени самостоятельности учеников и в желании родителей учиться вместо детей, а самое худшее – определять за них их будущее.
В чем это проявляется?
Это видно по успеваемости на уроках – ребенок вообще ничего не успевает и не понимает. Нагрузка и программа в нашей школе отличается от обычных школ, не всем это подходит. Я спрашиваю некоторых детей: если им настолько тяжело, уверены ли они, что выбрали правильную программу, верную школу? Часто дети отвечают, что не сами выбрали, а родители запихнули. Мама и папа всю жизнь положили на детское образование. Многие родители купили квартиры в Совхозе, чтобы ребенок учился в супер-крутой школе, стал инженером и в будущем роботов строил. Детей таких родителей жалко. У меня в университете были однокурсники, которые поступили для родителей. После первого курса они ушли в полный загул, хотя были золотыми медалистами. Не смогли себя удержать в условиях взрослой жизни.
Если бы ты мог дать совет родителям о том, как им помочь своим детям с учебой, что бы ты сказал?
Во-первых, прислушиваться к детям, их способностям, и не компенсировать того, что сами родители недополучили в детстве, в своем ребенке. Это я о множестве кружков и полной занятости школьника 24/7. Ребенку еще нужно быть ребенком, играть, общаться. Во-вторых, помогать, не отдавать сына или дочь целиком школе, “чтобы школа воспитывала и обучала их”, но и не делать за них все.
Школьное образование и наука в России находятся в одинаково незавидном положении. Чем бы тебе хотелось заниматься больше в следующие пять лет?
Мне бы хотелось совместить науку и школу, именно поэтому я и получаю пятое высшее. Хочется решать вопросы изучения трудных, проблемных тем в школьном курсе истории. Сейчас в сфере моих научных интересов одна из таких тем – “Проблема присоединения Украины к России в XVII веке в современном школьном курсе истории”. Я анализирую ее освещение в российских и украинских школьных учебниках и предлагаю, как можно изложить этот вопрос в курсе Истории России.
В учебниках об этом пишут одиозно?
Да, очень однозначно. В российских это всегда “присоединение”, в украинских – “аннексия”. У нас в программе на эту тему отводится условно час: вот был Богдан Хмельницкий, вот произошло восстание. Какие-то казаки на конях приехали попросили царя-батюшку, он их присоединил. Очень сухо и непонятно детям и иногда даже взрослым, а почему присоединили? Было ли это присоединением? А в украинских учебниках наоборот, информации на эту тему много, и все антироссийское. Я рассматриваю разные формулировки. Это может быть и воссоединение, и присоединение, и союз и т д. Я хочу если не прийти к единой правде, то посмотреть, какая формулировка наиболее близка к тому, что произошло. А потом разработать серию уроков, в том числе с использованием художественных фильмов. Ведь это было время украинского барокко, эпоха возрождения, в Киеве было огромное количество академий, братств, которые там книги печатали и вообще. Так что непонятно еще, кто кого присоединил.
Ты проводишь какие-то исторические параллели в текущими событиями?
Нет, не провожу. Сознательно. Иначе это будет не историческая тема, а политологическая. А мой научный руководитель Игорь Николаевич Данилевский требует научной работы и строгого академизма текста.
А дети проводят параллели?
Они удивляются, узнав, что такой темой вообще кто-то занимается. Для многих Украина сохраняет образ врага. Когда мы эту тему проходим в 7 классе – буквально один урок, – у учеников есть что-то типа злорадства: правильно, что присоединили тогда Украину, а то сейчас они вон что творят. По большей части дети считают так, как “Первый канал” говорит: “националисты, бандеровцы”. Дети пока и не знают, что у России с Украиной были теплые отношения, они выросли в другой реальности.
Когда я говорила с одним из основателей “Учителя для России” Федором Шеберстовым об участниках проекта, мы много рассуждали о лидерских качествах. Много ли лидеров среди учителей сейчас?
Можно использовать слово “лидер”, но мне больше нравится “предводитель”, некий Тимур, который ведет свою команду в виде класса к различным образовательным и не только целям. Мне кажется, что многие учителя бояться брать на себя миссию быть лидером, это ведь требует и ответственности.
Что тебе как учителю важно получать от школы, чтобы видеть смысл своей работы?
Какой-то дополнительной отдачи или сверхпризнания не нужно, в школе знают, что я делаю. А вот в рамках всей школьной системы думаю, что каждый учитель будет видеть смысл своей работы, когда сможет большую часть времени проводить в общении с учениками и коллегами, а не с тетрадками, электронными дневниками и в гонке за показателями.
Единственное, как школы могут удерживать и привлекать новых педагогов – это оптимальный баланс нагрузки и оплаты труда. Хочется, чтобы учителям (особенно в регионах) не приходилось брать по несколько ставок для получения необходимого для жизни минимума. Профессия учителя должна, как за рубежом, быть почетной и высокооплачиваемой.
Кем ты видишь себя через 10 лет? Видишь ли ты себя в российской школе?
Я вижу себя в сфере образования по-прежнему. Вижу даже некоторых своих коллег рядом или, по крайней мере, в тесном сотрудничестве. Но вот насчет территориальной принадлежности школы сказать не могу.
Артему 32 года и у него четыре высших образования. Первые три он получил в родном Оренбурге, защитив дипломы преподавателя экономики и управленца на предприятии, а еще закончив магистратуру по направлению “менеджмент туристских дестинаций”. После учебы Артем остался на кафедре и за несколько лет из ассистента стал старшим преподавателем. Став участником проекта “Учитель для России” и перебравшись в Москву, Артем окончил Высшую школу экономики (НИУ ВШЭ) по специальности “Профессиональные основы педагогической деятельности”. В 548-й школе, куда он пришел учителем истории, обществознания и экспериментальной физики, Артем “снова взялся за старое” – поступил в магистратуру ВШЭ по направлению “Современная историческая наука в преподавании истории в школе”. В феврале 2020 года у Мурзабулатова будет пять высших.
* Фотографии к материалу предоставлены Галиной Рыгиной и Артемом Мурзабулатовым, Инженерный корпус школы №548
