Куда пропали педагогические «звезды»
– Можно ли сказать, что маленькие частные школы, которые сейчас подняли головы, – это новая точка роста рынка, как EdTech, который был до пандемии?
– Нет, ресурсов нет. Мне кажется, что радикально меньше стало педагогических команд. Если раньше люди активно пробовали совершить революцию в образовании, они создавали новые проекты, под которые искали деньги – то сейчас таких звездных педагогических команд и инициатив практически нет. Есть инвесторская инициатива, когда инвестор говорит: «Хочу построить хорошую школу, собираю команду». Или инвестор строит здание под существующую школу – у нас есть такой проект в Альметьевске. Блестящий проект школы №1, который строится на всех парах, запустится первого сентября. Это будет фантастическая, прекрасная школа, на которую инвестор не жалеет денег, он искренне и добросовестно старается в нее вкладываться.
Но так, чтобы пришла новая команда, которая говорит: «Мы хотим создать современную школу, которая опережает время, которая будет тестировать новые образовательные техники», – как это было в 2017 году, – такого нет. Школы новой волны остались на той волне.
– Ты один из архитекторов, кто видит важность в общении с педагогами и погружении в школьную жизнь при формировании образовательной среды. При этом качественное, функциональное здание школы – достаточно дорогая инвестиция. Как ты считаешь, куда было бы полезнее сейчас направить деньги – в хорошую инфраструктуру или в обучение педагогов?
– Я не могу распоряжаться деньгами инвесторов. Если бы я была инвестором, я бы смотрела по ситуации. Если денег много, то, конечно, среда нужна хорошая, и обязательно нужно вложиться в содержание. Вот если у нас ограниченное количество денег, то лучше вкладываться в образование, то есть в педагогов, контент, социалку.
Раньше инвестор, который вкладывался в дом, в здание, довольно сильно вкладывался в социальное тело школы: давал денег на обучение, развитие, заранее нанимал педагогов, возил их в образовательные поездки, сплачивал. А сейчас никто не вкладывается. Исследований нет, подготовки педагогов почти нет, когда новые проекты создаются. Это большой провал, это плохо. Конечно, люди – это главное. Не железяки, не дом. Люди. Но если есть ресурс, почему не вкладываться в среду.
– У инвесторов приоритеты: они еще пока готовы вкладываться в среду, но уже не готовы вкладываться в людей?
– Нет, мы же говорим о тех инвесторах, которые уже решили построить дом два года назад. Вот они его проектировали, им теперь чего, бросить его? А где будут эти педагоги работать?
– Можно сэкономить на оснащении…
– На чем, прости? На оснащении? Все построили, спроектировали, а мебель не будем ставить, будем на полу сидеть?
– Дорогое оборудование не поставим.
– В структуре стоимости ТХ (технологические решения) мебель, оборудование какой процент занимает – смешно сказать. В больших школах около 5%. Главное дом построить с инженерией, мебель всегда можно привезти. Но я бы сказала, не то, что у инвесторов денег стало меньше – они просто перестали думать долгосрочно. Когда ты вкладываешься в педагогический коллектив, в программу, ты делаешь долгосрочные инвестиции на 5, 10, 15 лет вперед. А кто знает, что будет через 5, 10 лет? Поэтому дом построить надо, потому что уже начали, а что дальше будет, никто знает.
Мебель и оборудование: перспективы развития
– Недавно ты вернулась с двух международных выставок: офисного дизайна и решений для образовательных пространств. Твои наблюдения там могут в России как-то пригодиться?
– Конечно. Мы не можем развиваться в коробочке, жить в закрытой системе.
Система должна быть синергетична, к нам должна поступать внешняя связь, и когда мы ездим, смотрим, разговариваем и учимся – это наше развитие. Поэтому мы горячо отстаиваем свое право быть глобальными. Право ездить в школы, если не в Финляндию, то в Сингапур, как случилось в прошлом месяце: мы возили большую группу по семи сингапурским школам. Поездки на выставки – это возможность встретиться и поговорить с руководителями ключевых фабрик Германии, с европейскими фабриками в Стокгольме, это важно.
– А что бы ты отметила из принципиально нового там?
– Если раньше школами занимались специализированные фабрики, которые были заточены на школьную мебель, то теперь почти все офисные фабрики втащили школьную мебель в коллекцию. Это считают теперь хорошим тоном. Количество поставщиков школьной мебели выросло.
Другой вопрос, что за этот период вымыло мощный research&development, и принципиально новых решений гораздо меньше, чем до ковида. Может быть, только каждая пятая фабрика предложила что-то новое. В основном, все предлагали дизайн, какие-то способы оформления, но продуктов нет.
В целом – на удивление – рынок вернулся после ковидных времен. Например, компания Martela из в Финляндии в этом году впервые с 2016 года стала прибыльной. В отчетном 2022 году немецкие, финские фабрики, все отмечают рост оборота, восстановление рынка до фактически доковидного периода. Компаний, где были бы падения, я не видела. Рынок развивается.
– Хорошо, рынок восстановился, а продавать они нам что-то готовы?
– Ну, кто как. В целом, конечно, уровень тревожности зашкаливает. Все стараются от токсичных активов держаться подальше, а мы сейчас токсичные. Открыто нам почти никто не продает. Есть компании, с которыми мы сохранили деловые отношения. На протяжении последнего года мы довольно активно возили мебель из Германии и даже из Финляндии, хотя финны казались самыми строгими ребятами. Сегодня я получила официальное уведомление от компании «Isku» о том, что больше они не продают на территорию Российской Федерации мебель, хотя до прошлой недели продавали. С Россией «Isku» не работает. Они даже отслеживают разными способами, чтобы не допустить кривых поставок.
Но сохраняются фабрики, которые понимают, что образование вне политики. Что через него меняется общество. При этом наша доля в продажах у них копеечная, смешная. У них нет коммерческого интереса к нам. Мы не заметны по сравнению, например, с китайцами, которые скупают гигантские объемы тех же немецких лабораторий. В структуре продаж объем китайцев составляет до 40%. У европейцев есть к нам интерес человеческий, потому что отношения нас связывают долгие, больше 10 лет работаем. Им нравятся наши проекты с точки зрения архитектуры, дизайна, подходов. Вот, пожалуй, эти факторы сохраняют наши отношения.
– В прошлом году было около 40 мебельных фабрик, у которых вы заказывали продукцию.
– Сейчас количество радикально сократилось. С точки зрения логистики и вообще всех процедур стало очень сложно работать с большим арсеналом фабрик, потому что мы не возим криво, в серую, не возим через Узбекистан и Казахстан.
Мы возим мебель напрямую, легально, получая все необходимые разрешения, проходя таможенные процедуры и выплачивая все пошлины. Это наша принципиальная позиция, мы белая компания и собираемся продолжать так же работать.
Если раньше, чтобы оформить заказ, требовалось полчаса времени: ты написал письмо и получил ответ, ¬– то теперь мы пишем письмо, потом готовим документы для Министерства промышленности страны, описывая, кто наш заказчик, не находится ли он под санкциями, кто мы, какие у нас обороты, какие у нас сайты, пароли, явки. Министерство промышленности все проверяет и дает нам официальное разрешение. Вот эта цепочка супер-хлопотная. Если я такую штуку буду делать на 40 фабрик ради одного стульчика, я умру. Поэтому сейчас мы работаем примерно с 4-5 фабриками, стараемся аккумулировать больше заказов туда.
– А что-то хорошее во всей этой ситуации было? Я помню, когда доллар скакал, можно было дешево купить зарубежную мебель.
– Одна школа купила мебель по 42 рубля за евро. Они купили мебель дешевле, чем покупали в 2017 году.
– Много клиентов успели воспользоваться этой ситуацией?
– У нас оборот мебели не вырос в этом году радикально. Мне кажется, что люди решили: «Импорт закрыт, лучше не надо. Будем помогать своему, отечественному». И пошли помогать своему отечественному.
– Как раз про отечественное вопрос. Появились ли полностью «китайские», или «российские» школы – имеется в виду оснащение и организация пространства?
– Интересный вопрос. Мы сначала тоже думали: «Сейчас мы турков, китайцев быстренько поднимем». Но ничего не вышло.
Начнем с того, что, например, школы Казахстана или Узбекистана целиком сидят на турецкой мебели. Я поездила по Казахстану, Узбекистану, посмотрела на их турецкую мебель. Она лучше, чем русская, но сильно хуже, чем немецкая и финская. Единственное, они научились делать компакт-столешницы. Это такие тоненькие крепкие столешницы – вандалоустойчивые, огнеустойчивые. Но, пожалуй, столешницы – это единственное, что у них хорошо получается. Мы сделали три поставки, попробовали с тремя разными поставщиками из Турции поработать. И нам ничего не понравилось.
Мы буквально месяц назад одной школе в Альметьевске делали мокап по мебели. Мокап – это когда ты привозишь много разных парт, стульев, и все ходят, смотрят, изучают, заполняют опросные листы. Мы оснащаем там школу, которую финансирует компания «Татнефть». Там нет проблем с деньгами, но у компании есть внятная позиция, что мы должны поддержать отечественного товаропроизводителя, желательно татарского. Мы показывали финскую, немецкую, китайскую, турецкую, российскую мебель. Делали добросовестную подборку. Не так, чтобы показали хорошую немецкую и плохую русскую, чтобы у нас выбрали немецкую. Нет, мы честно перерыли весь рынок. У нас посмотрели мебель человек двести: учителя, директора школ, департамент образования, заказчики, эксплуатанты. Все ходили, смотрели и галочки расставляли.
Разница большая. Квалифицированному заказчику видна, неквалифицированному заказчику не видна. А вот мне, например, это заметно сильно: по качеству пластика, по кромке столешницы, по качеству колес, по тому, как грохочет мебель, когда ты ее перевозишь с места на место. Разница есть.
Вот привозит свою мебель отечественный поставщик, российский. Она один в один – стыренная с немецкой мебели. Но все равно не получилось полностью стырить: труба другая, не сварная, а составная, сборная, шурупы покрупнее, шляпки шурупов не утоплены. Что делать, надо хоть так учиться, хоть так начинать. Поэтому мы толерантно относимся к российской мебели. И действительно в какие-то проекты покупаем ее активно. Но это в случае, если у нас нет возможности привезти иностранные предметы, или если у заказчика есть твердая убежденность, что нужно поддержать родину. Мы с уважением относимся к этой позиции.
– То есть за год мы не сумели ничего конкурентоспособного произвести. Наверное, и невозможно за год ничего сделать?
– Невозможно. То, что за последний год школьная мебель с точки зрения эстетики стала лучше, сильнее, это факт. Ужас-ужас не привозят. Но с точки зрения качества, эксплуатационных характеристик, с точки зрения эргономики, конечно, нужно несколько лет, чтобы построить технологический цикл производства. Нужна хорошая мотивация, конкуренция. Если нет конкуренции, зачем делать хорошую мебель. И так купят.
Фото: EdDesign Mag, Елена Аралова
Здание школы: есть ли радикальные изменения?
– Что радикального за последние несколько лет появилось в школьном здании? И появилось ли? Одно время в школах стали активно появляться атриумы – это не только функциональное, но и смыслообразующее пространство, которое что-то добавило школе.
Главное, что мы для себя вынесли за последнее время – мы укрепились в своей позиции: типовая школа – неприемлема для образования. Типовая школа – это как униформа, как роба, которая никогда таким образом не способствует индивидуализации, персонализации обучения. Каждое школьное здания должно быть уникальным, оно должно быть создано исходя из специфики места, аутентичности его, культурных характеристик, социальных, языковых. Это первое.
Второе – мы, конечно, всеми силами стараемся отойти от стереотипного подхода к школьному пространству. Классы одинакового размера – это уже прошлый век. Что мы, например, теперь делаем в каждом первом своем проекте? Мы расширили линейку или ассортимент классных комнат. Раньше были классы, допустим, на 25 человек и на 13 человек: на полную группу и на половинку, там математика, а там английский язык. То теперь в каждой нашей школе есть помещение на сто, на 25, на 13, на 8, на 2, на 4, на 6. Мы добавляем типы и размеры помещений. Это связано с трендом на индивидуальные учебные планы. Несмотря на то, что условный Петров и Сидоров ходят в один класс, у них вообще разные образовательные стратегии, разные предметы, набор учителей, программ и тд. По этой причине это, пожалуй, самое радикальное изменение.
Третье, мы научились накачивать школы инженерией. Если раньше какая-то рекуперация или датчики присутствия – боже, как это круто! Вот это да! – то теперь это просто минимальная гигиеническая норма. Это все есть в каждом первом проекте, даже бюджетном.
Четвертое, мы ломаем внутреннюю архитектуру. Мы боремся с монотонностью. Чем разнообразнее внутреннее пространство, чем менее похоже друг на друга внутри одного здания, тем круче. Вплоть до того, что мы стараемся там, где у нас есть возможность, не ставить одинаковую мебель в классы. Один класс математики отличается от другого класса математики по наполнению, по типу мебели, по оборудованию, вообще по ощущениям. Первый «А» отличается от первого «B» или от первого «С». Это попытка дать возможность субъективизировать пространство. Это новое слово, которое нельзя произносить больше. Раньше нельзя было сказать «трансформируемость», «мобильность», потому что всех замучили этими словами. Теперь субъектность – такое новое слово. За это мы боремся.
– То есть школа как институт ищет смысл в субъектности – и мы видим, как отвечает архитектура.
– Смотри, какая логика. Где-то полгода или год назад я была на экскурсии в «Летово». Мы время от времени туда ходим. Директор школы Михаил Геннадьевич Мокринский сказал: «Нам не хватает классов». А школа тогда была сильно недогружена: рассчитана на 1100 детей, училось там условно 700. Я говорю: «Как не хватает? Вы не вычерпали свою емкость». Я тогда очень удивилась, а потом до меня дошло. «Летово» одни из первых перешли на индивидуальные учебные планы. Если раньше у тебя было 50 классов – условно 50 групп по 25 людей, которые строем ходили по помещению, то помещений хватало. А теперь у тебя не по 25 групп, а все 70, которые в какой-то момент 25, в какой-то – десять, в какой-то – пять, в какой-то сто. И когда вот эти 70 групп расходятся по помещениям, тут-то их и не хватает. Площадей хватает, а помещений не хватает. И вот поэтому мы побежали и быстро перекроили все свои школы.
Или, например, когда очередной человек устраивает стрельбу в школе, следом обычно появляется еще одна будка охраны, еще один забор повыше. А мы пошли по другому пути. Мы стали во всех школах делать сквозные двери во все кабинеты, делать путей эвакуации не один, а сто. Мы так отвечаем на то, что мы видим. Просто наш ответ иногда медленный. Здание-то три года строится. Пока мы ответим, три года пройдет, поэтому приходится улавливать мысли в воздухе.
– Есть ли у школ какой-то еще запрос?
– Есть страшная вечная задача, которую мы не знаем, как решить. У тебя здание на 500 человек, школа набирает 500 человек, а потом становится такой популярной, что она хочет еще набрать и еще. А в дом столько не влезает, поэтому он превращается в «селедочный домик», где много-много детей утыкано везде, включая спортивный зал. Как бы сделать так, чтобы дом был резиновый, чтобы его можно было раз и на тысячу детей мультиплицировать? Вот один из основных запросов школ, с которыми мы работаем.
Каждая школа, которую мы запустили, перегружена катастрофически. Совхоз имени Ленина на 550, там учится 1200, Адымнар на 1100, там учится 2500 человек. Перегруз школы катастрофически плохо влияет на образовательный результат. Потому что нет возможности дотянуться до каждого школьника, здание не вмещает всех. И ты начинаешь рубить полезную инфраструктуру: норки, учительские места для отдыха, кафе рубишь. Все делаешь: классы, классы, классы, классы. Вот пожалуйте запрос. Мы тоже думаем, как на него ответить.
Где искать wow-архитектуру
– Есть ли в мире реализованные проекты, которые сейчас тебя действительно впечатляют? Куда поехать смотреть wow-архитектуру очень насмотренному человеку?
– Двухлетний ковид, конечно, здорово застопорил развитие не только у нас, а везде. Что впечатляет? Я бы съездила в деревянную школу в Финляндии, ее построили полностью из дерева. Но кроме того, что она из дерева, я посмотрела, она вроде бы достаточно обычная. Мне кажется, что в целом наш рынок стопарнулся. Вот условно глобально, в Европе, в Азии, в Казахстане, в Узбекистане, где угодно. Не знаю, как там Штаты, Канада поживают, Австралия, Новая Зеландия, далекие такие страны недосягаемы пока. Но в целом мне кажется, что все мы замерли.
Мы поняли, что не только в России – везде образование изменилось, что-то произошло. Но мы пока не сформулировали, каким образом отвечать на этот новый запрос. Мы поняли, что школа потеряла пресловутую монополию на знания, что учиться стало можно где угодно. Появился гибрид, и что? И как школа отреагировала на это? Пока таких прямо прорывных идей не было.
Последняя прорывная идея была в школе «Каласатама» в Финляндии, которая отказалась от классов и сделала Phenomenal based learning: изменили внутреннюю структуру, внутреннюю логику пространства. Более радикальных проектов я не видела.
Пока я чувствую большой кризис. И более того, я чувствую даже на себе ответственность. Окей, если весь мир замер, то это мы сейчас должны придумать и реализовать.
Институт под давлением
– Сейчас школа – это институт под давлением. Кажется, на нее все обратили внимание: общество, государство, другие институты. Все они чего-то хотят от школы, знают, как школа должна себя вести, и пытаются ее проконтролировать. Это как-то меняет рынок, подходы заказчиков к инвестированию, их взгляды на здание, архитектуру, символику школы?
– Нет, я не заметила ничего такого. Не потому, что я политкорректна или боюсь чего. Я правда этого не вижу. Конечно, школы как-то должны адаптироваться к тому давлению, которое есть со стороны властей. Это происходит очень больно и не всегда справедливо. Но это большая задача для оператора, для школы, для педагогического коллектива. Мы на себе – на стороне архитектуры – не чувствуем этого. Мы продолжаем делать свою работу. И делать стараемся ее хорошо, мы не снизили свою планку.
Вот, например, сегодня у нас был скандал. Мы проходим экспертизу по одному из проектов, и санитарный врач ни с того, ни с сего решила, что отдельные туалетные кабинки (мы делаем туалеты как отдельное помещение), – это, мол, противоречит нормам. Я спрашиваю: «Почему?» Она говорит: «Ну, вот в законе написано, что должны быть туалетные помещения». И она хочет, чтобы мы сделали как в торговом центре: заходишь в помещение женского туалета, и там 15 кабинок из HPL стоят. Я говорю: «Где написано? В какой норме написано?» Вот уперлась и все, чего ей не нравится помещение, я не знаю. Разве эти проблемы новые для нас? Нет.
У меня, кстати, смешная история была в Новосибирске. Мы проходили там экспертизу и опять с этими туалетами. Сейчас я вас повеселю. Мы, как всегда, сделали туалеты не общими зонами, а помещениями, как в торговом центре. У меня санитар спрашивает: «А чего это у вас фигня такая?» Я говорю: «Это против буллинга, потому что неинтересно в одного хулиганить. Зашел в туалет, пописал, помыл руки, ушел и все. А когда заходишь с Петровым, Ивановым, Сидоровым в большую комнату, хочется похулиганить». А как же, говорит, мальчики, девочки будут ходить? Я говорю, да все будут одинаково ходить, и мальчики, и девочки, и взрослые. Все будут ходить в одни и те же туалеты. На следующий день она звонит руководителю проекта и говорит: «Нельзя ли Аралову убрать из проекта? Потому что она пропагандирует гомосексуальные отношения. Говорит, что между мальчиками и девочками разницы нет, и пусть все ходят в одинаковые туалеты». Вот бывают и такие анекдотические ситуации.
– Боюсь, сейчас такого маразма будет больше.
– Раньше было так же. Ничего не изменилось. У всех разная степень тревожности, все по-разному чувствуют ответственность на себе, у всех разный бэкграунд. Иногда случается чудо, и вдруг все мы хором хотим построить прогрессивные школы. Мы осаждаем свои тревожности, страхи, говорим: «Может быть, попробовать». Бывают такие периоды в истории – например, в России это 2017 год, когда одновременно появилась куча школ. Это был период взлета, эксперимента. И даже экспертиза шла нам навстречу, и проверяющие органы себя по-другому позиционировали в общении с нами. А теперь нет. Теперь мы опять обратно вернулись. Но и ничего страшного, мы всегда так живем.
Рынок разъединен
– Рынок сейчас активно ищет площадку для выстраивания диалога между операторами образования, застройщиками и архитекторами. Какой может быть эта площадка?
– Я не понимаю, что это означает. Какая-то площадка нужна, чтобы договориться… Мы все взрослые люди, образованные, чего нам нельзя договориться-то? Вот у нас есть оператор, есть застройщик, есть архитектор. Садимся втроем, определяем ценности, договариваемся.
Это иллюзия, что мы, проектировщики, сели и школу придумали. Понятное дело, что у нас есть в голове некая дорожная карта. Но у меня, например, по каждому проекту 30-40 людей, которых я нанимаю за деньги, либо привлекаю без денег с тем, чтобы они консультировали, смотрели, обсуждали. Мы начинаем проектировать детскую столярочку, понимаем, что для детского сада она другая. Ну и начинаем смотреть, что есть на рынке. Вот нашли классных девчонок, которые делают замечательные детские столярки. Попросили их сделать аудит наших помещений, даже немножко им заплатили, потому что они делают прекрасное дело, получили ответ.
Пришли в 548 школу, там столярщик замечательный, Герман его зовут. Пожалуйста, Герман, посмотрите нашу мастерскую? Мы хотим не просто мастерскую, а исследовательскую. Что нам надо сделать? Герман пришел, поговорил. Девочки, которые у нас занимаются эко-тропами, девчонка, которая консультирует нас по пищеблокам и так далее. Проектирование школы – это как кино снять. Надо тебе притащить 50 разных людей, сосредоточиться на деталях.
Вот сейчас, например, мы для своей «Татнефти» выбираем ограждение. Казалось бы, что там: берешь ограждение, ставишь. Нет же. Архитектор сидит три дня, перебирает варианты, куда-то ходит, консультируется.
– Раньше была идея объединиться на рынке и создать какое-то лоббистское сообщество.
– Я вообще не вижу пока предпосылок, чтобы мы объединялись, лоббировали интересы. Нет, мы атомизировались максимально, это правда. Каждый сидит в своей коробочке. Мы не делимся опытом, мы не «шерим» знания, мы не проводим совместные мероприятия. Даже приезжая на конференции, мы не обсуждаем, а, скорее, рассказываем про свой прекрасный опыт. Вот, я из компании такой-то, у нас есть классные картинки, посмотрите.
Возможно, раньше конференции были ценными, а сейчас уровень инфляции информации таков, что некоторым даже жалко времени тащиться, потому что концентрация качественных идей маленькая. Мы только рассказываем про свои достижения, но не обсуждаем реальные вопросы, не проводим реального мозгового штурма. Черт возьми, нельзя так! Но это факт.
Март 2023
