Федор Шеберстов: Пока воспринимаешь это как подвиг, ничего не получается

А выпускники проекта: кто остается в школах, куда идут остальные? Не получается так, что работа учителем для большинства педагогов  программы – вдохновляющий старт для карьеры вне школы? 

В образовании остаются почти все, точно больше 90%. По ощущениям, треть выпускников хантят «супершколы»: Хорошкола, Новая школа, у Димы Зицера работает парочка наших. Хорошо, что они востребованы, но миссия программы другая. В Хорошколе и без нас хорошо будет. Другое дело, что наши ребята, которые там сейчас работают, про миссию не забывают. Мы думаем, что, поработав там, они все-таки вернутся к детям из обычных школ, но уже в других ролях. Кто-то директором школы станет, кто-то образовательный проект запустит.

В своих школах – тех, куда участники направились в рамках проекта, – продолжает преподавать примерно четверть. Ровно по той причине, что платят мало. Хотя сейчас доля таких учителей растет. Во-первых, мы занялись региональными наборами, а во-вторых – когда школа начинает меняться с твоим участием, когда у нее появляется собственная повестка или цель – это вызывает сильное желание остаться.

Кроме того, во многих местах в школах для наших учителей стараются создать хорошие условия. В Тарусе, например, какой-то местный предприниматель начал строить коттеджи для будущих участников программы «Учитель для России». Лиха беда начало, потихоньку и региональные чиновники поймут ценность наших учителей.

«Я НЕ ОЩУЩАЮ ПОКОЛЕНЧЕСКОГО РАЗРЫВА»

 Сейчас педагоги сходятся в том, что основное, чему должна учить школа – это взаимодействие с собой и с другими. При этом –  посмотрела несколько ваших выступлений, обращенных к школьному сообществу и родителям – вы и их призываете, главным образом, к этому взаимодействию. Спросите себя, говорите вы, «чего я хочу от школы». Побывайте на уроках своих детей, говорите вы, пообщайтесь с учителем. Значит ли это то, что мы пытаемся научить детей тому, чего не очень умеем сами?  

Да, это правда. К сожалению, у нас дефицит такого умения. Люди редко осознанны в том, чего они действительно хотят. Но есть же масса порожденных человечеством форматов развития этих качеств.

Уже больше, чем в 50% наших школ-участников появились театральные студии. Это вполне себе надежный способ научить детей взаимодействию. Кто-то из наших учителей запустил проект «Мысли вслух» – это такой мини-TED, серия открытых детских конференций. Это охватило уже тысячи школьников, только в этом году из регионов в Москву на проект приедет 200 человек. Дети там рассказывают в формате семиминутного выступления про что-нибудь очень для них важное. Про страхи, желания, про то, как устроен взрослый мир, про то, что им кажется несправедливым. И учатся понимать про себя и с другими взаимодействовать.

Когда вы слушаете детей, у вас не возникает ощущения межпоколенческого разрыва – того, что вы взрослый и не понимаете их интересов? 

Нет. Я, когда учился в школе, был немного белой вороной, и отношения с тогдашними 14-летними для меня были труднее и непонятнее, чем с сегодняшними. У меня шестеро детей, старшему 30, младшему шесть, и я полноценно дружу с ними и с их друзьями. Надо как-то врубаться. Допустим, читает твой ребенок «Гарри Поттера» – будь добр, прочитай и пойми, что там важного.

Понятно, что сейчас больше интернета, клипового мышления. Но мне не кажется, что по-человечески люди так сильно поменялись. Мы в школе были более запуганными – точно. Сейчас дети, слава богу, как-то посвободнее ментально. В общем, не ощущаю я этого поколенческого разрыва, мне интересы детей прямо важны. Главное, чтобы были интересы. Есть – и ура.

Пару лет назад в одном из интервью вы говорили, что современные школьники часто боятся задавать вопросы, спорить, критически мыслить. Расскажите, какими вам видятся дети сейчас? 

Дети бесконечно разные. Они точно очень интересные. Они не прочь позадавать вопросы. Просто образовательная среда не позволяет им этого. Формат обычного школьного образования этого не предусматривает.

Почему? Во-первых, отвечать на вопросы – это действительно тяжело, а тем более – на вопросы людей, которые не очень умеют их формулировать. Нужно гигантское терпение и профессионализм, чтобы организовать этот процесс. А во-вторых, в классическом понимании учитель – он же главный, не может ошибаться. А вдруг спросят что-то такое, на что он не сможет ответить?

В общем, одним словом о современных детях не скажешь. Хорошие дети, очень хочется им помочь. Когда мы отбираем учителей для своей программы, у нас есть пробный урок, где мы играем учеников и задаем самые неудобные вопросы. Кстати, мы и детей зовем на такой отбор.

Ведь школа – никто не спорит с этим – должна учить думать. И непонятно, как можно учиться думать, не вербализируя. На уроках наших учителей дети общаются и говорят, в среднем, больше, чем на других занятиях. Из-за этого к нашим учителям часто бывают претензии, что в классе шумно – ну а как иначе?

Как вы внедряете свою методику преподавания в устоявшийся школьный процесс?

Конечно, очень постепенно. Если прийти в обычную школу и начать вести уроки совсем иначе, чем там привыкли – дети вдруг начнут вопросы задавать, обсуждать глупость, искать вместе решение, – для всей остальной школы это станет гигантской проблемой. Если на одном уроке интересно, а на другом нет, вреда для образовательного процесса в целом может оказаться больше, чем пользы. Потому что класс может потерять управление, учительские авторитеты могут быть разрушены.

Вот учишься ты в школе, и привык, что оно так: сидишь, руки на парте, вздрагиваешь, когда называют твое имя, отвечаешь только на поставленные вопросы. А тут тебя учат критическому мышлению, умению спорить. Столкнуться с такими детьми – упражненьице для учителя, который к этому не привык.

Понятно, что со своими уставом в чужой монастырь не влезешь, и поначалу школы относились к нам настороженно. Но с какими-то школами мы работаем уже четвертый год и там очень многое поменялось. Наши «инфицируют» своим подходом к образованию школы, в которые попадают.

У участников вашего проекта появляются и свои собственные. Есть, например, обнинский проект «Одинаково разные», направленный на адаптацию детей мигрантов. У него пронзительная предыстория о несправедливостях, с которыми сталкиваются дети в школе. Существует ли какой-то алгоритм реакции на внештатные ситуации, которые видят ваши учителя? На случаи буллинга, агрессии? 

Безусловно, мы готовим к таким ситуациям учителей. Мы даже отбираем тех, кто не будет разрушен от подобных ситуаций. Многие трудные случаи из опыта проигрываем во время отбора. Задаем вопросы. «Что ты будешь делать, если ученик ударил тебя стулом по голове?». «Восьмилетние дети говорят про секс – как с этим быть?».

К тому же, раз в месяц мы собираем наших преподавателей, и к ним приезжают лучшие специалисты в своих областях, в том числе, в области предотвращения буллинга, травли, девиантного поведения. «Учитель для России» – это же сообщество, участников уже 400 человек, они все знакомы и понимают, кому можно позвонить, чтобы посоветоваться. Они умные и добрые. Доброта не позволяет закрывать глаза, а ум помогает находить правильные решения.

«ДО АВТОНОМИИ ШКОЛА ДОЛЖНА ДОРАСТИ»

В современном представлении о хорошем школьном образовании есть два полюса: модели Сингапура и Финляндии. В Сингапуре все действия учителей и ответы на них учеников отслеживаются и оцениваются, образовательная программа едина, фокус идет на результат. Фокус финского образования, скорее, на процессе – детям должно быть интересно и комфортно получать знания, тогда они выберут нужную траекторию развития. Во главе угла стоит автономия. Что вам ближе? Что, как вы считаете, больше подходит России? 

Я не думаю, что России подходит какая-нибудь единственная модель просто потому, что Россия уж очень большая. Успех сингапурской модели обусловлен тем, что все элементы этой системы были точно настроены. У образования была одна цель – условно, экзамен в Оксфорд – и все винтики – от подготовки учителей до управления системой образования – все было налажено до микрона. Но, кстати, сейчас они говорят о том, что гайки надо подраскрутить. И формулируют свою задачу так: «Сместить мотивацию с внешней на внутреннюю». Чтобы учеба стала сознательным делом детей. Потому что мир будущего неопределен, и сложно угадать потребности будущей экономики и запросов вузов. Важно, чтобы дети сами умели формулировать повестку. Об авторстве собственной жизни говорят и там.

Финская система мне ближе, просто потому что там нет жесткой сегрегации на условно талантливых, средненьких и абы каких учеников. Она инклюзивная, и там много других преимуществ. Но, думаю, что копирование ее в России невозможно.

Финская система держится на том, что учитель – самая престижная профессия в обществе. Этим учителям можно доверять. Финляндия находится в крайнем положении на шкале школьной автономии. Но школа может быть автономна только если она делает работу очень хорошо. А у нас очень-очень разные школы.

Но вы за больший объем автономии для российских школ? 

Страшная ошибка – грести всех одной гребенкой. До автономии школа должна дорасти. У нее должна быть собственная образовательная программа. По закону, наши школы сами формируют программу, но сейчас они в 95% случаев просто копируются.

Учителя школы должны быть действительно способны учить. Странно приказывать им сверху, как это делать, но ведь это и правда большой вопрос – умеет ли учитель преподавать? Недавно я видел доклад Андреаса Шляхера, это главный по образованию в Организации Экономического Сотрудничества и Развития, автор теста PISA, – и из его слайдов следует, что средний когнитивный уровень российских учителей чуть ниже среднего популяционного.

Я за то, чтобы все 43 тысячи школ в стране были разные. Чтобы, находясь на едином культурном уровне, они учитывали географические, религиозные, национальные особенности и тд. Это мое личное мнение – неправильно будет произносить его от имени «Учителя для России».

Год назад вы присутствовали на дискуссии, организованной Martela EdDesign «Шаг в будущее образование: как не промахнуться?», где много говорилось о школьной среде как втором учителе. Работают ли со средой участники вашей программы? 

Работают, но везде ведь разные условия. Где-то нет свободы что-то менять, а где-то нет денег на это же. Да, наши учителя своими руками вешают занавески как перегородки в школьных туалетах. Потому что, помимо того, что во многих школах туалеты на улицах, в большом количестве школ еще и нет перегородок между дырками в полу. А это очень важный элемент образовательной среды.

Да, наши учителя своими руками преобразуют школу. Что-то делают с ее пространством, что туда хочется входить. Там появляются интересные надписи на стенах и ступенях, классы становятся не такими унылыми.

Или, например, одна из наших учителей запустила проект «Что можно сделать со школьной библиотекой?». Вместо пыльного никому ненужного места ее можно превратить в клуб для старшеклассников или место для самостоятельных занятий в тишине.

Судя по финансовому отчету за 2017-2018 учебный год, из 168 млн рублей, израсходованных на деятельность «Учителя для России», около ста ушло на кадры – стипендиальные выплаты, образовательную программу и прочее. Масштабирование проекта значит пропорциональной рост этих расходов. Это не препятствие его росту? 

Ну а что делать? Не должен учитель 15 тысяч получать. В богатых регионах участники нашей программы получают часть денег из областных бюджетов. В бедных регионах мы ищем возможности у местного бизнеса, разговариваем с крупными компаниями, чтобы они поддерживали проект.

Планы расти есть. В этом году мы выходим в Нижний Новгород, а вообще у нас целый список регионов, где мы бы хотели работать.

В совет фонда «Новый учитель», финансирующего деятельность проекта «Учитель для России», входит ректор Московского педагогического госуниверситета Игорь Реморенко. Как получилось его привлечь? Ведь вы, по сути, конкуренты.  

Игорь Михайлович с нами с первых дней. Он наш друг и партнер, мы с ним делаем одно дело. Прямой конкуренции нет, потому что он возглавляет московской вуз, их выпускники целятся на столицу. Хотя по его приглашению три года назад мы делали презентацию программы в МГПУ перед студентами последнего курса. Но там была другая проблема – ребята, которые казались самыми небезразличными, живыми и заинтересованными, частенько уже нашли себе работу, и не в образовании.

Основной донор фонда «Новый учитель» – Сбербанк. Сейчас у его руководителя появился собственный масштабный образовательный проект – Хорошкола. Не видите в этом риска для вашей программы? 

Финансовая пропорция, к которой мы хотим прийти – треть поступлений от Сбербанка, треть из региональных бюджетов и треть от частных доноров. Пока это 60%/15%/25%. Появление Хорошколы не снизило интереса к нашему проекту, напротив, мы активно с ней сотрудничаем. Хорошкола зачастую является для нас методической площадкой.

На Снобе у вас есть страничка, где вы заявляете, что вместо мечты у вас есть «план действий: сделать российские школы интересными и полезными». Есть пункты, напротив которых можно ставить галочку? 

План есть, но это план не только Феди Шеберстова, а большого количества людей. Поэтому если ставить галочку, она будет не моя, а общая. Несколько галочек уже поставлено.

Галочка номер один стоит напротив школьного климата. Третий год подряд мы в партнерстве с питерской Вышкой и министерством образования Калужской области меряем климат во всех школах Калужской области, у учеников с пятого по девятый класс. Задаем вопросы на четыре темы: о травле, об отношении к учебе (интересно ли учиться, “хочу ли я в школу”), об отношениях со взрослыми (есть ли там уважение, есть ли в школе взрослый, которого интересует твое, ученика, мнение) и об уверенности в собственных силах по предметам. Мы думаем распространить этот опрос на всю страну, это валидный инструмент.

Этот проект задумывался как инструмент для директора, которому интересно соревноваться с самим собой. Потому что, если надо, школы умеют показать нужные цифры. Пока динамика меняется не слишком, но многие люди начали задумываться о том, как ее поменять. Вопрос появился в повестке дня директоров, общественная дискуссия на эту тему стала массовой и конструктивной.

Вторая история – образовательная среда. Это то, как вообще как можно проводить занятия. Можно сидеть за партами, которые обращены в сторону доски или расставлены по кругу, можно делать совместные проекты, можно ставить театральные постановки. Чем дети занимаются на переменах: ходят стройными рядами по коридору или играют во дворе? Какого цвета стены в классе, можно ли сидеть на подоконнике? Среда – это то, что с учеником происходит на протяжении 9 или 11 лет в школе. Массово школьная среда пока не меняется никак, но у меня есть ощущение, что по этому вопросу появился консенсус, и перемены начнутся.

А третье – это целеполагание у школ. Школа долгое время была распята между всеми «стейкхолдерами»: учителями, родителями, чиновниками, государством. Сейчас, по крайней мере, в масштабах «Учителя для России» – а это 64 школы в шести регионах – директора начали обсуждать друг с другом проблемы, сложности, полезные новшества. Возникло сетевое взаимодействие и диалог о том, что детям дать полезного. Крупную галочку тут пока не поставишь, но в рамках «Учителя для России» абсолютное большинство школ из оборонительной позиции переходит к переговорам.

Похоже на то, что в школьной среде был глобальный кризис, и вот он начинает заканчиваться. 

В это страшно даже поверить, но ощущение ровно такое. Четыре года назад казалось, что все на ножах друг с другом, а сейчас это чувство ушло. Кажется, люди научились слышать и договариваться об общих хотелках. Лучше стали друг друга понимать. И появляется окно возможностей.